Рива сказал:

— Судя по тому, что происходит, я не удивлюсь, если комиссия по залогам и обмену установит более жесткий контроль.

— Да, я полагаю, нам следует ожидать этого.

— Радикалы сущие идиоты, не так ли? Если они не освободят Клиффа Фэрли, будут предприняты самые суровые меры, чтобы добиться этого.

— Ну, я не знаю, Феликс. У меня создалось впечатление, что они вынашивают какие-то необычайно жестокие планы. Я не удивлюсь, если они убьют Фэрли и одновременно совершат покушение на спикера парламента. Тогда им будет гарантировано, что президентство получит старый сенатор Холландер, и, возможно, это именно то, чего хотят эти шуты. Дурак правого толка, подобный ему, принесет в Белом доме больше пользы революционерам, чем кто-либо другой со времен Фульгенцио Батисты. Как ты считаешь, может быть, у них как раз это на уме?

— Звучит довольно причудливо, если хочешь знать мое мнение. Я полагаю, спикер со всех сторон на десять футов окружен защитой секретной службы. Мне непонятно, как они смогут прорвать ее.

— Ну, я уверен, они найдут способ. Кажется, им это всегда удавалось. Однако мой звонок может обойтись в целое состояние, давай не будем тратить время на разговоры о политике. Теперь послушай, из того, что ты сообщил относительно положения на рынке, я бы сделал вывод, что, возможно, сейчас самое время избавиться от наших «голубых бумажек», [21] отделаться от них в первую очередь, в понедельник утром. Что ты на это скажешь?

— Я думаю, что будет лучше задержаться на несколько дней и все же посмотреть, как будут развиваться события.

— Возможно, ты прав. Я оставляю решение за тобой. Но я считаю, нам чертовски повезло, что мы избавились от того пакета акций «Мезетти Индастриз», — мы чудом успели проскочить.

— Ты продал их все полностью? — спросил Рива.

— Да, мы только что получили плату за последнюю часть.

— Тогда это был отличный шаг.

— Ты же знаешь, я всегда стремлюсь сократить свои потери. Я не из тех, кто цепляется за тот паровоз, который начал терять ход.

— С другой стороны, — заметил Рива, — я бы подержался за эти «голубые бумажки» чуть подольше, прежде чем начал сбывать их, если бы был на твоем месте. Сейчас ещё слишком рано выбрасывать их.

Хорошо, мы подождем еще несколько дней. Я по-тебе в понедельник вечером, договорились?

— О'кей, прекрасно. Желаю вам всем хорошего уик-энда.

— Тебе того же.

— Передай наилучшие пожелания.

— Я сделаю это. Пока.

— До свидания.

Рива вышел из кабины и взглянул на небо. Свечение города отражалось от подбрюший тяжелых бугристых облаков.

Он поправил у горла воротник пальто и спокойно пошел назад в отель.

СУББОТА, 15 ЯНВАРЯ

7:00, северо-африканское время.

Наступило второе утро Фэрли в серой комнате.

В ней не было окон. Железные ножки койки оказались вмонтированы в бетон пола. Матрасом служил слабо набитый чехол.

Подушки и простыни отсутствовали. Свет падал от маломощной лампы в углублении оштукатуренного потолка, закрытом стальной решеткой так, чтобы пальцы пленника не могли дотянуться и вывинтить лампу. Свет никогда не выключался.

Очевидно, помещение предназначалось для содержания заключенных. Возможно, оно осталось со второй мировой войны и было предназначено для заточения такого рода людей, первой реакцией которых являлось стремление освободиться. Здесь не нашлось ничего, что он мог бы оторвать и превратить в оружие или инструмент: кровать представляла собой единую сваренную раму с фанерным ложем. Здесь отсутствовал даже подоконник, а значит, и возможность взломать его. Железная дверь плотно входила в металлический косяк. Внутри на ней не было ни ручки, ни отверстия для ключа. Щелки внизу едва хватало, чтобы пропускать воздух, который поднимался вверх и вытягивался, очевидно, через вентиляционные отверстия над лампой в потолке. Еще выше постоянно стучал вентилятор.

Они кормили его дважды в день с момента похищения. И это был единственный способ вести счет времени; он предполагал, что они до сих пор придерживались того же расписания приема пищи.

Час назад они принесли ему кофе, батон черствого хлеба и кусок мяса. Он принял это за завтрак — обычно более разнообразное меню подавалось на ужин. Итак, настало еще одно утро.

Он не имел ни малейшего представления о том, где находится. В последний раз он видел небо прошлой ночью в раскачивающейся лодке перед тем, как ему завязали глаза. После этого был полет в самолете-амфибии, который казался нескончаемым, но в конце концов самолет опустился — на землю с поверхностью, совсем не похожей на гладкую взлетную полосу аэропорта.

Они перенесли его на небольшое расстояние и усадили в другой экипаж. Ему было слышно, как аэроплан снова поднялся в воздух и скрылся. Пока затихал звук его двигателей, машина, в которой он сидел, начала медленно двигаться по ухабистой местности. Неровная грунтовая дорога, если это была дорога вообще.

Плотную повязку на его глазах они завязали так туго, что свет не мог достигать его век. Но во время движения его левая щека и плечо чувствовали тепло, и он был уверен, что светит солнце. Если это было утро, он ехал на юг.

Один раз машина остановилась, и, очевидно, Ахмед вышел из нее. Послышался грохот металла, по-видимому канистр. Леди прощупывала пульс на запястьях Фэрли. Незадолго до приземления самолета они сделали ему укол, и по слабой эйфории, вызванной им, он догадался, что они постоянно накачивали его мягкими транквилизаторами, заставляя быть послушным. Но эффект наркотика не ограничивался этим: его сознание все время словно парило, он ни на чем не мог сконцентрироваться достаточно долго, чтобы подумать.

Это был еще один переезд, который продолжался слишком долго, чтобы субъективно оценить его длительность. Он мог занять сорок пять минут, а может быть, три часа. Машина остановилась, они подняли его, вынесли из нее и провели через какую-то дорожку из гравия. Внутрь здания, несколько раз поворачивая. «Коридоры?»Вниз на один пролет твердых ступенек; которые, казалось, наполовину были завалены мусором: ему пришлось осторожно нащупывать дорогу, отбрасывая ногой разные предметы со ступенек. Наконец они провели его через дверь в эту камеру, где сняли повязку, кляп и проволоку, связывающую ему руки.

Потребовалось немного времени, пока его глаза не привыкли к свету, и едва он начал различать предметы, они заперли его одного в комнате, сняв с него все, за исключением остатков одежды.

В тот первый вечер Леди принесла ему хороший кусок тушеной баранины на армейской металлической тарелке и бутылку легкого дешевого вина со снятой этикеткой. В дверях стоял Ахмед, откинув плечи и сложив руки, демонстрируя тяжелый масляный блеск револьвера. Он наблюдал, как он ест.

— Только не надо причинять беспокойства. Ты же не хочешь, чтобы твоя жена прошлась под медленный траурный марш.

Они по-прежнему не показывали ему своих лиц, за исключением Абдула, черного пилота, но как раз Абдула здесь не было. Фэрли предполагал, что Абдул перегоняет самолет назад, на прежнее место или, по крайней мере, подальше отсюда.

Несколько часов после того, как Леди и Ахмед оставили его, он сидел как каменный, нахмурясь, с отвращением вдыхая кислый запах своего тела и тяжелую вонь дешевого дезинфицирующего средства, которым обработали камеру.

Наркотики загнали его в защитное состояние, в котором он превратился в пассивного наблюдателя, охраняя себя от вспышек ужаса с помощью отстраненности от происходящего. Эмоции притупились, рассудок оцепенел, он наблюдал, не реагируя, впитывал впечатления, не обдумывая.

Одиночное заключение дало ему возможность, начать осознавать себя.

Он сидел на койке, прислонившись спиной к стене и задрав колени к груди. Руки обхватили ноги, подбородок уткнулся в колени, глаза рассеянно остановились на водопроводном кране прямо перед ним. Сначала мозг повиновался ему с неохотным сопротивлением. Через некоторое время мышцы свело судорогой, и он растянулся на койке лицом вниз, спрятав подбородок в ладонях. Это освободило глаза от света, и он попытался заснуть, но теперь рассудок пробудился от долгой спячки, и он начал рассуждать.